Неточные совпадения
Вот уже полтора месяца, как я в крепости N; Максим Максимыч ушел на охоту… я один; сижу у окна; серые тучи закрыли горы до подошвы; солнце сквозь
туман кажется
желтым пятном. Холодно; ветер свищет и колеблет ставни… Скучно! Стану продолжать свой журнал, прерванный столькими странными событиями.
И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван — в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые,
желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в
тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…
Самгин не выспался, идти на улицу ему не хотелось, он и на крышу полез неохотно. Оттуда даже невооруженные глаза видели над полем облако серовато-желтого
тумана. Макаров, посмотрев в трубу и передавая ее Климу, сказал, сонно щурясь...
Было уже очень поздно. На пустынной улице застыл холодный
туман, не решаясь обратиться в снег или в дождь. В
тумане висели пузыри фонарей, окруженные мутноватым радужным сиянием, оно тоже застыло. Кое-где среди черных окон поблескивали
желтые пятна огней.
Мы вошли в Зунд; здесь не видавшему никогда ничего, кроме наших ровных степных местностей, в первый раз являются в
тумане картины гор,
желтых, лиловых, серых, смотря по освещению солнца и расстоянию.
Ветра нет, и нет ни солнца, ни света, ни тени, ни движенья, ни шума; в мягком воздухе разлит осенний запах, подобный запаху вина; тонкий
туман стоит вдали над
желтыми полями.
Все, как водится, устали, у всех отяжелели за ночь глаза, все назяблись, все лица были бледно-желтые, под цвет
тумана.
Она смотрела на судей — им, несомненно, было скучно слушать эту речь. Неживые,
желтые и серые лица ничего не выражали. Слова прокурора разливали в воздухе незаметный глазу
туман, он все рос и сгущался вокруг судей, плотнее окутывая их облаком равнодушия и утомленного ожидания. Старший судья не двигался, засох в своей прямой позе, серые пятнышки за стеклами его очков порою исчезали, расплываясь по лицу.
Находившись, по обязанности, в частом соприкосновении с этим темным и безотрадным миром, в котором, кажется, самая идея надежды и примирения утратила всякое право на существование, я никогда не мог свыкнуться с ним, никогда не мог преодолеть этот смутный трепет, который, как сырой осенний
туман, проникает человека до костей, как только хоть издали послышится глухое и мерное позвякиванье железных оков, беспрерывно раздающееся в длинных и темных коридорах замка Атмосфера арестантских камор, несмотря на частое освежение, тяжела и удушлива; серовато-желтые лица заключенников кажутся суровыми и непреклонными, хотя, в сущности, они по большей части выражают только тупость и равнодушие; однообразие и узкость форм, в которые насильственно втиснута здесь жизнь, давит и томит душу.
Наступило утро. В то время, когда разгружали людей и тюки в Евпатории, Елена проснулась на верхней палубе от легкой сырости утреннего
тумана. Море было спокойно и ласково. Сквозь
туман розовело солнце. Наступило утро. В то время, когда разгружали людей и тюки в Евпатории, Елена проснулась на верхней палубе от легкой сырости утреннего
тумана. Море было спокойно и ласково. Сквозь
туман розовело солнце. Дальняя плоская черта берега чуть
желтела впереди.
Только что поднялось усталое сентябрьское солнце; его белые лучи то гаснут в облаках, то серебряным веером падают в овраг ко мне. На дне оврага еще сумрачно, оттуда поднимается белесый
туман; крутой глинистый бок оврага темен и гол, а другая сторона, более пологая, прикрыта жухлой травой, густым кустарником в
желтых, рыжих и красных листьях; свежий ветер срывает их и мечет по оврагу.
Дома ближайшей деревушки, деревья леса, протянувшегося зубчатой темной лентой на горизонте, поле в черных и
желтых заплатах — все вырисовывалось серо и неясно, точно в
тумане.
В глазах Евсея проплыл злой и красный диск луны, окружённый облаком пахучего лилового
тумана, ему вспомнился гнусавый, командующий голос,
жёлтые пальцы костлявых рук.
Блеснули еще две звездочки, но еще тусклее. Значит, впереди еще меньше кислорода, дышать будет еще труднее. Наконец, как в
тумане, показалась
желтая стена, около которой стояли и копошились темные человеческие фигуры.
Вздутое лицо покойника было закрыто кисеей, и только
желтели две руки, уже заботливо сложенные кем-то наподобие крестного знамения — мать и отец Тимохина жили в уезде, и родных в городе у него не было. От усталости и бессонной ночи у Саши кружилась голова, и минутами все заплывало
туманом, но мысли и чувства были ярки до болезненности.
Перед ним в дыхании и
тумане были сотни
желтых лиц и мужских белых грудей, и вдруг
желтая кобура пистолета мелькнула и пропала где-то за белой колонной.
День был жаркий, серебряные облака тяжелели ежечасно; и синие, покрытые
туманом, уже показывались на дальнем небосклоне; на берегу реки была развалившаяся баня, врытая в гору и обсаженная высокими кустами кудрявой рябины; около нее валялись груды кирпичей, между коими вырастала высокая трава и
желтые цветы на длинных стебельках.
Я дал ему папиросу и вышел на крыльцо. Из-за лесу подымалось уже солнце. С «Камня» над логом снимались ночные
туманы и плыли на запад, задевая за верхушки елей и кедров. На траве сверкала роса, а в ближайшее окно виднелись
желтые огоньки восковых свечей, поставленных в изголовье мертвого тела.
Они долго кричали, по очереди, кричали до тех пор, пока в страшном отдалении от них
туман не засветился в одном месте большим,
желтым, бесформенным сиянием. Но это светящееся мутное пятно, казалось, не приближалось к ним, а медленно раскачивалось влево и вправо.
— Так пойдемте, — сказал Степан и, повернувшись, вдруг исчез, как будто растаял в
тумане. Большое
желтое пятно его фонаря закачалось низко над землей, освещая кусочек узкой тропинки.
Зелёной сетью трав подёрнут спящий пруд,
А за прудом село дымится — и встают
Вдали
туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и
жёлтые листы
Шумят под робкими шагами.
Сквозь
туман испарений, выдыхаемых толпою, сквозь синие слоистые облака табачного дыма огни висячих ламп казались
желтыми, расплывчатыми пятнами, а на каменных ноздреватых сводах погреба блестела каплями сырость.
Солнце меж тем багровело больше и больше, серо-желтый
туман застилал лазурь небесного свода и с каждым часом больше и больше темнел.
Багровое солнце, плывя в серо-желтом
тумане, давно уж с полдён опустилось, когда путники наши добрались до Улангера.
Лондон положительно ошеломил его своей, несколько мрачной, подавляющей грандиозностью и движением на улицах толпы куда-то спешивших людей, деловитых, серьезных и с виду таких же неприветливых, как и эти прокоптелые серые здания и как самая погода: серая, пронизывающая, туманная, заставляющая зажигать газ на улицах и в витринах магазинов чуть ли не с утра. Во все время пребывания в Лондоне Володя ни разу не видел солнца, а если и видел, то оно казалось
желтым пятном сквозь густую сетку дыма и
тумана.
Шумит, бежит пароход… Вот на
желтых, сыпучих песках обширные слободы сливаются в одно непрерывное селенье… Дома все большие двухэтажные, за ними дымятся заводы, а дальше в густом желто-сером
тумане виднеются огромные кирпичные здания, над ними высятся церкви, часовни, минареты, китайские башенки… Реки больше не видать впереди — сплошь заставлена она несчетными рядами разновидных судов… Направо по горам и по скатам раскинулись сады и здания большого старинного города.
Сумрачен, пасмурен вышел и тихо пошел, не размышляя куда и зачем. Молча и дико смотрит вокруг, и все ему кажется в
желтом каком-то
тумане. Шумный говор, громкие крики людей, стук и скрип тяжело нагруженных возов, резкий пронзительный стук целых обозов с железом — не слышны ему. Холод по телу его пробегал, хоть знойный полдень в то время пало́м пáлил.
Весь день погода была пасмурная. Густой
туман наподобие тяжелой скатерти повис над морем и закрывал вершины гор. Наиболее сильная конденсация пара происходит около мыса Туманного, отчего он и получил свое название. Мыс Золотой гораздо ниже его и состоит из эпидотизированного порфирита, который под влиянием атмосферных явлений принимает
желтую окраску. Осенью вершина мыса покрывается блестящей золотисто-желтой травой. Вероятно, оба эти обстоятельства и дали повод окрестить его таким поэтическим названием.
Они вышли на улицу.
Туман стал еще гуще. Как будто громадный, толстый слой сырой паутины спустился на город и опутал улицы, дома, реку. Огни фонарей светились тускло-желтыми пятнами, дышать было тяжело и сыро.
Туман редел в голове. Непонятно было, откуда слабость в теле, откуда хлопанье пастушьего кнута по лесу. И вдруг все вспомнилось. Вспомнился взблеск выстрела перед усатым, широким лицом, животно-оскаленные
желтые зубы — Горелова? или лошади с прикушенным языком? Но сразу же потом радостный свист пуль, упоение бега меж кустов, гребень горы и скачущие всадники… И такой позорный конец всего!
Дождь, изморось,
туман,
желтый, грязный свет сквозь свинцовые тучи и облака.
С надеждою обернулся он к окнам, но оттуда угрюмо и скучно смотрел грязный городской
туман, и все было от него
желтое: потолок, стены и измятая подушка. И вспугнутые им чистые образы прошлого заколыхались, посерели и провалились куда-то в черную яму, толкаясь и стеная.
В столовой, рядом, давно уже ходили, разговаривали и стучали посудой. Потом все затихло, и послышался хозяйский голос Сергея Андреича, отца Павла, горловой, снисходительный басок. При первых его округлых и приятных звуках будто пахнуло хорошими сигарами, умной книгой и чистым бельем. Но теперь в нем было что-то надтреснутое и покоробленное, словно и в гортань Сергея Андреича проник грязно-желтый, скучный
туман.
Что-то широкое, клубящееся, быстрое, как падение с горы, открылось теперь перед Павлом, какие-то
желтые огни среди колеблющегося мрака, какое-то обещание странного веселья, безумия и слез. А снаружи его пронизывал сырой
туман, и локти коченели. И с вежливостью, в которой были вызов, насмешка и слезы смертельного отчаяния, он сказал...
Дальше Павел думать не может. Он стоит у окна и словно давится
желтым отвратительным
туманом, который угрюмо и властно ползет в комнату, как бесформенная желтобрюхая гадина. Павла душат злоба и отчаяние, и все же ему легче, что он не один дурной, а все дурные, весь мир. И не такой страшной и постыдной кажется его болезнь. «Это ничего, — думает он, — Петров был два раза болен, Самойлов даже три раза, Шмидт, Померанцев уже вылечились, и я вылечусь».